1. Японские цапли на фоне заката
…По дороге, на углу меж Кирова и Мира, Блантер заглянул в стекляшку, что напротив кинотеатра «Юность», и взял ещё четыре бутылочки пивца, — одинокая петарда водяры в качестве магарыча смотрелась бы слишком уж не по-южному строго, и даже расчётливо, если знать, что Блантер не затратил на неё ни копейки, а прихватил (как это водится у «ритуальных» музыкантов) на одной из недавних свадеб.
Валетов метался по комнате и грыз ногти.
— Да брось ты, в самом деле, не суетись, всё образуется! — унимал его Блантер, раскупоривая бутылки.
Но Валетов не унимался:
— Нет, нет, ничего уже не образуется, я знаю…
— Ладно, хватит стонать. Давай садись, выпьем.
— Я только пиво…
— А водку что, не будешь?
— Сейчас не хочу.
— Зато хоть про нашу славную группу успел тиснуть статейку, и то хорошо.
— А-а, ерунда, — Валетов махнул рукой и лениво приложился к бокалу с пивом. — Не скажи, — Блантер покачал головой и, сделав несколько упоительных глотков, закурил беломорину. — Эта рекламка нам не повредит. Зря ты ввязался в эти мафиозные дела, писал бы о культурке, не знал бы забот.
Намедни Валетов с треском был изгнан из редакции ездокской газеты «Ленинским курсом», что усугублялось недавним уходом жены, — ему бы, Валетову, радоваться, что его самого не выперли ещё из этой кооперативной квартиры, — благо, она была записана на его имя.
После всего этого он решил начать новую жизнь: занял две тысячи, нанял шабашников и те заделали ему художественную роспись потолка и стен — разноцветные орнаменты и узоры, а одну из стен, ничем доселе не примечательную, преобразила удивительная фреска — две японские цапли в тростниковом озерце на фоне полудиска заходящего солнца. Все дивились на эту красоту, — вот тебе и шабашники!..
Однако с новой жизнью у Валетова не получалось — он во всём разочаровался и всё чаще начинал подумывать об уходе, об ускользании в мир иных мер и весов… Друзья пытались отвадить его от эдаких — бесперспективных — идей, чем-нибудь увлечь… Но — бесполезно. А тут ещё это изгнание из газеты…
Вышли на балкон. Деревья под ними распустили новые листочки. Каштаны форсили беленькими свечками. Над городом вздымались клубы пыльно-парильного воздуха — Ездок облапила весна.
Над ухом беспечного Блантера, почти сливаясь с грохотом пролетающих внизу грузовиков, змеино прошипел потусторонний голос Валетова:
— Знаешь, иногда поманит туда, вниз, так поманит, так…
Блантер опешил:
— Ты что, совсем рехнулся?! Брось эти дурацкие мысли! Тебе надо развеяться, отдохнуть, отвлечься!..
На что Валетов с печальной усмешкой ответил:
— Всё-то Вы знаете, профессор…
— Нет, это надо кончать! — Блантер решительно выпрямился и махнул рукой. — Давай собирайся! Пока не стемнело, пойдём прогульнёмся, проведаем Алика с Вовиком…
Валетов смиренно переоделся в цивильное, и они пошли.
Братья Алик и Вовик играли у Блантера в группе, а жили на Коммунистической, что на другом конце Ездока, — братья вряд ли нуждались в проведывании, Блантер же упомянул их только для того, чтобы бесцельная, в общем-то, прогулка обрела некую осмысленность.
Только вышли, он тут же взялся отвращать Валетова от его упаднических идей:
— Это всё весна. Авитаминоз. Интоксикация. Да будь у меня такая квартира!.. Да ещё и с цаплями японскими… да на фоне восхода…
— Заката.
— Что?
— На фоне, говорю, заката.
— Ну ладно, ладно. Тебе надо заняться делом. Устраивайся к нам на завод. Вступишь в профсоюз, займёшься художественной самодеятельностью, найдём тебе бабу, в соку, за интеллектуальный уровень, правда, не ручаюсь, а за всё остальное поручусь обеими руками.
Возле «Юности», прямо посреди тротуара — фонарный столб: странно им заинтересовавшись, Валетов остановился и, не глядя на Блантера, возопил:
— Одни его обходят слева, а другие справа — почему? Ведь разницы как будто нет? И обходящие, решают ли они вообще хоть что-нибудь? Закономерность случая просчитана судьбой…
— Что-что? — Блантер пожимал плечами, разводил руками и говорил глазами «О».
— Всё решено, профессор, прежде нас.
— Ну и ладно.
Пошли дальше. У автостанции чернявый юнец попытался продать Валетову пакетик анаши, тот, возгоревшись очами, полез было за деньгами, но на ту беду Блантер близёхонько бдил, и операция провалилась.
— Что, лисицу сыр пленил?
— Пленил.
— Терпение, мой друг, только терпение, и ваша щетина превратится в золото… — В золото?
— Тебе, мой друг, надобно обновить кровь, — Блантер кивнул на пыльно-жёлтое здание ЦРБ, уныло возвышающееся за автостанцией. — Аки феникс, ты должен возродиться из пепла. А для этого полезно было бы нагрянуть в пункт переливания крови, сдать застарелую кровь государству. Можно сходить в баню. Влюбиться наконец. Но с этим труднее…
— С чем «с этим»?
— С влюблением. Хотя… Тут у нас недавно одна прослушивалась…
— Кто?
— Фатима. Осетинка. Голосок ничего, но нам такой не нужен.
— Не нужен?
— Хотя… Я же не знаю где она живёт, поэтому Фатима отпадает.
— Отпадает?
— Как яйца от продналога.
— Как что?
— А на Коммунистической, между прочим, живёт одна Анджела…
— Которая?
— Армяночка. Широкая душа.
— Широкая?
— Прямо безразмерная.
— Вот-вот.
— Чего ты ухмыляешься? Хорошая девка…
— Я что, я ничего…
— То-то же.
Шли по загогулине центральной ездокской улочки — Кирова. Поравнялись с библиотекой имени А.С.Пушкина.
Вздыхая, Валетов сказал:
— Жалко мне вас, бедолаг…
— Кого это «нас»?
— Людей. С этими вашими привязанностями, привычками, страхами…
— Какими страхами?
— Ну, например, страхом смерти.
— Ах, смерти… По этому поводу…
Но Блантер не успел сказать, что он думает «по этому поводу», ибо навстречу дефилировал ведущий мастер цеха по изготовлению ритуальных (гранитных) памятников Серёга Пушкин, в джинсовом костюмчике, да ещё в обнимку с тягучей девушкою в белом (последняя не была известна ни Блантеру, ни Валетову).
— Ба! Кого я вижу! — Блантер обнимается с Серёгой, девушка на время отступила… Валетов обнимается с Серёгой…
— Вот, знакомьтесь, моя Аннушка, невеста. Только что из Куйбышева прилетемши.
— То-то, я смотрю, впервые вижу! — Блантер ручку даме жмёт. — Очень приятно, Блантер-с.
Валетов вынужденно повторяет ритуал и отступает.
А Серёга снова привлекает к себе свою заторможенную, будто пьяноватую даже, Аннушку и сообщает:
— А мы только что от Пещерова!
(Пещеров — это лохмато-хрипловатый тип, что тоже играл у Блантера в группе, а дома, по ночам, записывал на маг собственноручные авангардно-шумовые сочинения.)
— Ну и как?
— Слушали его новую симфонию, Аннушке очень понравилось…
В подтверждение этого Аннушка, не отрывая от пушкинского плеча главы в ореоле встопорщенных выжженных перекисью волос, вытянула плотоядно багровые губки:
— У-у-у-у-у!
Блантер с Пушкиным понимающе рассмеялись. Валетов же безучастно стоял за блантеровским плечом и нарушал тем самым благолепие ситуации.
— Ну мы пошли. — Блантер потащил Валетова за руку. — Нам тут ещё к Алику с Вовиком надо зайти… Чао!
— Салют!
А когда отошли подальше, Блантер начал выговаривать Валетову:
— Ну что ты, в самом деле, совсем ушёл в себя! Перед людьми неудобно. Как улитка, честное слово… —
— Я?
— Ну не я же! Ты посмотри вокруг! Всё цветёт, распускается! Женщины оголяются! Весна! Дыши, радуйся!
Валетов что-то пробурчал. Пошли дальше. У центрального — имени Кирова — кинотеатра выпили газировки из автомата.
А на углу Кирова и Пушкина Блантер взял Валетова за плечо и сказал, что, мол, чуть не забыл, обещал сёдня зайти к Подъехалову, сыграть с ним партеечку в нарды, да и предстоящий розыгрыш спортлото не мешало бы с ним обсудить, а потом добавил:
— Что ты как неживой! Прогуляйся! Встряхнись! — Начинало темнеть. В недалёком конце Пушкина у летнего кинотеатра шумно толпился народ. — А то сходи в летний! Щас сеанс начинается…
— Схожу-схожу…
И Блантер исчез. Валетов потоптался немного на месте, потом направился к летнему кинотеатру (хозяйки близлежащих побеленных домиков запирали синие ставни окон; из-за высоченного забора летнего кинотеатра уже вырывались утробные звуки начавшегося фильма), обогнул его и — теперь широко и уверенно — зашагал вниз, через парк, к Тереку.
Гулял по прохладному берегу. Слушал бурные воды.
19.05.1992
