Певец
TERROR ANTIQUUS
цикл параболических поэм
ПЕВЕЦ
поэма
I
ОН шёл много дней и ночей —
измученный, грязный, косматый,
голодный, свободный, ничей,
лишь в том, что ОН есть — виноватый.
И в непроходимых лесах
встречая клыкастого зверя,
душил в себе гибельный страх,
в немую надежду поверяя.
Питался листвой и травой
и пил из ручьёв прохладных,
и одурманенной головой
Лешим кивал и Наядам.
Природа клубилась вокруг —
мясисто, развратно, безбожно,
маня ЕГО тысячью рук
и тысячью губ тревожа.
Во мраке огнями глаз
посмеивалась и томила…
Теперь изменяла подчас
ЕМУ — ЕГО прежняя сила.
И, прерывая свой путь,
ОН липкие шорохи слушал,
и долго не мог заснуть,
ворочаясь в сумраке душном.
А утром над миром звезда
огромно и дерзко вставала,
и мрак разгоняла заря,
горя беззастенчиво ало.
И вновь, измождённый изгой,
бежал ОН из грешного рая,
безверие, холод и зной
мучительно превозмогая.
… А всё началось с того,
что как-то однажды запел ОН…
С тех пор невзлюбило ЕГО
собратьев безгласое племя.
В каком-то нездешнем порыве
ОН что-то выделывал ртом…
Такое случилось впервые
в затерянном племени том.
Тягучие, жуткие звуки
собратьев бросали в дрожь,
и руки томились в муке…
А дело в чём — не поймёшь.
Язык первобытного жеста
доселе единственным был…
И вождь, услыхав ЕГО песни,
стал недоволен ИМ.
А вождь был жестокого нрава…
И, судя уже по всему,
за дерзкие песни расправа
теперь угрожала ЕМУ.
И в долгий пустившись побег,
ОН разве что чудом не умер, —
неведомый нам человек
в саблезубого тигра шкуре.
II
В ЕГО почерневшем теле
плыли, струились как струги, —
сплетаясь, гортанно пели
тугие нагие звуки.
Но ОН их сдерживал силой
в дремучих своих глубинах.
В молчанье своём носил ОН
предвестье своей судьбины.
ОН знал, что ещё не время,
и шёл исступлённо, глядя
сквозь вековые деревья —
будущей песни ради.
Уже ОН ступал насилу
и слушал себя ревниво,
когда вдруг взору открылась,
под ноги легла — равнина!
И ОН задохнулся и замер
от воздуха и простора,
взмахнул широко руками
и в дымке увидел — горы.
В них он услышал нежность
и, позабыв про усталость,
к ним зашагал с надеждой
на то, что немного осталось…
Теперь ОН ступал расторопней,
не то, что в дремучих дебрях…
А рядом паслись антилопы
и полосатые зебры.
Здесь-то уже природа
лёгкой была и невинной…
И звуки, устав от хворобы,
в НЁМ новой взвились лавиной.
И вновь ОН сдержал их сытую,
глубинную сочную влагу,
и в них заключённую силу
передавал ОН шагу.
Но вдруг в разморённом покое
пронёсся тревожный трепет,
и антилопы толпою
промчались мимо, как ветер.
За ними, крича отчаянно,
зебры прогрохотали следом…
Земля, зарыча, закачалась,
и пыль заслонила небо.
ОН отшатнулся, не веря,
и сквозь эти пыльные тучи
увидел — огромного зверя
подобного горной круче.
ОН не успел и подумать
об опасности смертной,
как с ног ЕГО сбило! сдуло!
ударило душным ветром!..
… ОН очнулся, когда в округе
сумрак вечерний сел.
Оглядел ОН себя в испуге
и удивился — цел.
III
А, ночь переспавши, наутро
достиг ОН восторженно гор,
что откровенно и мудро
смотрели ЕМУ в упор.
ОН голову запрокинул —
захолонуло нутро всё:
запредельно мерцала вершина —
разве ж доползти до неё?!
Дойду! Ради будущей песни
сомнениям мест нет:
от себя отказаться если,
не мил будет бел свет.
Припомнив с ухмылкой грубой
собратьев своих всех,
кряхтя и рыча сквозь зубы,
пополз ОН туда — вверх!
Забыв своих звуков думы,
отбросив и нежность и гнев,
ОН был осторожнее пумы
и настойчивей, чем лев.
Порой отдыхал на уступах
в тени отвесных теснин —
дышал и смотрел тупо
на неба слепящую синь.
И снова, напрягшись, нацелясь,
змеился кошачьим ползком,
мечты гнал из цепкого тела —
об этом потом, потом!..
Горы сильней, чем боги,
им лучше не прекословь!..
Давно уж босые ноги
и руки разбиты в кровь.
Но вот же уже она — рядом! —
в ослепительнейшем снегу —
вершина!.. Но где ж она, радость?
Нет мочи… устал… не могу…
К сугробу приник ОН вяло,
забылся, ушёл в никуда…
И отдохновением обволакивала
звенящая пустота.
Уже леденело тело,
глаза застилал туман…
Но вдруг издали зазвенело —
на что же мне голос дан?!
И взроптали, заворочались в муке
не сдавшиеся до конца
сокровенные, чуткие звуки —
и — пробудили певца!
И вздрогнул ОН — что же я, что же?!
И ожил, и встал застонав:
неужто уже обезножел,
поправ непокорный нрав?!
И снова, плюя на утраты,
ступал ОН — рыси точней —
измученный, чёрный, косматый,
голодный, свободный, ничей.
А в очах, прищуренных чутко,
парила, посверкивая в лучах,
как в речке полуденной лодка, —
вершина, разъявшая страх!
Теперь уж её настигнет,
раскроет забрала век —
в изодранной шкуре тигра
неведомый нам человек.
Мрак рта от горла отринет! —
звуки упруго рванутся вверх
с рыданьем и смехом на крыльях —
выше всего и всех!
6 — 8. 11. 1985
